СЕМЕЙКА АДДАМС ПОСЕЩАЕТ ГЕРМАНИЮ

Черные усы, кривая ухмылка, густые клубы дыма из непременной сигары, шпага в руке и немецкий язык с сильным испанским акцентом – в этом сентябре Уве Крёгер играл в палаточном театра города Мерциг героя известной черной комедии Гомеса Аддамса. И я еще в прошлом своем рассказе – о «Визите старой дамы»  - обещалась добраться до Мерцига, так как упустить такое было никак нельзя.

Для тех, кто не в курсе.

Это готишное семейство – наиболее популярная серия автора многочисленных хорроровых комиксов Чарлза Аддамса, одолжившего своим героям собственное имя. Аддамсы – потомок испанской аристократии горячий Гомес, рафинированная леди Мортиша, безволосый монстр дядя Фестер, маленькие Уэнздей и Пагзли, разводящие в качестве домашних любимцев черных вдов, старая ведьма Бабушка, похожий на киношного монстра Франкенштайна дворецкий Лёрч – милейшие люди, они живут в полной гармонии друг с другом, мало в какой семье встретишь подобное взаимопонимание и любовь.  Только окружающие никак не желают понять их откровенно извращенный вкус, доброжелательный цинизм и чернейший юмор. Со страниц комиксов это семейство перешло на экраны телевидения в виде сериала в жанре черной комедии 1960-х годов с очаровательными Джоном Эстином и Кэролин Джонс в главных ролях, и в кино в виде пары полнометражных фильмов. В середине 2000-х годов на Бродвее был поставлен и мюзикл на музыку Эндрю Липпы (автора оффбродвейской «Дикой вечеринки»), имевший умеренный успех. Критики отмечали нелогичность сюжета и поступков героев, и мюзикл был значительно переработан – так возникла версия Национального тура, в которой логики стало больше, зато осталось сравнительно мало от узнаваемых комиксовых образов. В результате возникла приятная и неглупая семейная комедия об отношениях внутри семьи – между супругами, между собирающимися пожениться молодыми людьми, между родителями и детьми, с исключительно симпатичными кастом, возглавляемым великолепным «Первоцветом» Дагласом Силлзом. Именно в этой версии я и познакомилась с Аддамсами и с тех пор сильно неравнодушна ко всему семейству. 

Зимой меня внезапно потянуло пересмотреть пару телесерий, и я вдруг подумала, что мне было бы очень интересно увидеть Крёгера в роли Гомеса Аддамса. Не знаю, из каких пространств пришла ко мне эта казалось бы не имеющая никаких оснований мысль, но буквально через два дня я прочитала заметку о том, что Андреас Герген собирается поставить этот мюзикл у себя на родине в Заарланде. Аддамсы впервые посещают Европу. В том, кто будет играть главную роль, уже не приходилось сомневаться, и когда контракт был подписан, я провела три нервных дня в переписке с театром Мерцига, пытаясь добиться билетов. В их системе продаж Россия вообще не предусмотрена, пришлось несколькими письмами договориться о том, чтобы билеты для меня отложили, и я могла оплатить их на месте, а в результате театр использовал этот факт для рекламы, мол, мы продаем билеты даже в Санкт-Петербург! 

Мерциг – городок в 30000 населения на реке Заар, недалеко от франко-немецкой границы, два семейных отеля и Цельтпаласт – две больших палатки в зоне отдыха, предназначенные для презентаций, корпоративов и всяческих шоу. Не знаю, много ли зрителей добирается в такую даль (и глушь) даже из Германии, так что мое появление стало некоторым образом событием…

Итак, к делу. Для тех, кто в курсе, но не про мюзикл.

Под хорошо знакомое «та-та-та-там-щелк-щелк пальцами» представители семейства Аддамс (живые, мертвые и… - Гомес с сомнением смотрит на Лёрча – и неопределившиеся!) собираются на кладбище, чтобы отметить счастливое бытие Аддамсами танцем на могилах в компании предков (потому что живы мы или мертвы,  семья  -  всегда семья!) Когда праздник закончен, духи предков обнаруживают, что склеп заперт и они не могут спокойно разойтись по могилам. Ключ припрятал дядя Фестер (он выступает в этой истории кем-то вроде рассказчика и певца любви, ибо любовь – главная идея и тема спектакля) и желает, чтобы предки помогли юной Уэнздей обрести свое счастье. Уэнздей в мюзикловой версии подросла (каким-то образом обогнав своего обычно старшего братца) и превратилась в миниатюрную девушку, не расстающуюся с любимым арбалетом и страстно влюбленную в студента колледжа Лукаса, мечтающего стать патологоанатомом (Гомес счастливо: Дочка, где ты его только нашла?) И как раз сегодня Лукас с родителями приходят в гости познакомиться с семьей Аддамс.  Уэнздей просит своих изобразить на один вечер нормальную семью, нормальный дом (в этом месте сюжет начинает очень напоминать La Cage aux Folles). Семья искренне старается, без особых успехов, разумеется (Добро пожаловать в наш крррайне нормальный дом!), однако родители не подозревают, как далеко зашло дело – дети уже твердо намерены пожениться. Опасаясь возможной реакции матери, Уэнздей доверяется Гомесу (Уэнздей выросла… как же летит время… Не успеешь обернуться, а она уже – Thursday!) и просит его хранить тайну. Гомесу это обещание дается нелегко, так как он никогда ничего не скрывал от Мортиши. Для Мортиши же абсолютная искренность – непременное условие счастливого брака, свою позицию она излагает Элис Байнеке, матери Лукаса, однако в поведении супруга она чувствует фальшь и во время ужина пытается вынудить его открыться, используя старинную семейную игру, при которой отпивший глоток  из священного кубка Аддамсов обязан говорить правду. Пагзли раскрывает планы Уэнздей и, не желая терять сестру (потому что он очень любит, когда Уэнздей пытает его), крадет у Бабушки волшебное зелье, способное вытянуть на свет темную сторону личности. Он хочет подлить зелье в кубок Уэнздей, чтобы Лукас раздумал на ней жениться, однако по случайности кубок достается миссис Байнеке, и Элис в драматичном соло излагает всю свою неудовлетворенность жизнью без секса и любви, в вечном ожидании мужа, который не вылезает из конторы и в котором давно уже нет ничего от сумасшедшего хиппи с гитарой, которого она когда-то полюбила (Гомес: «Уф, это слишком темно даже для нас!). Во всеобщей неразберихе Уэнздей объявляет об их с Лукасом планах, Мортиша в ярости, что Гомес скрыл от нее такую важную вещь и от того, что она оказалась в глупом положении перед Элис. Дядя Фестер призывает на помощь духов, те устраивают страшнейшую бурю, и гости вынуждены остаться у Аддамсов на ночь. Второй акт начинается со всеобщих ссор. Уэнздей предлагает Лукасу бежать, однако он боится принять такое радикальное решение (Я могу действовать спонтанно! Мне только надо сначала все обдумать!), и девушка находит его недостаточно сумасшедшим и уходит одна. Элис предъявляет мужу примерно те же претензии и выставляет его из спальни.  Мортиша не может простить Гомесу лжи (Я всем пожертвовала ради этой семьи! Я ведь мечтала путешествовать! Я мечтала увидеть Париж! Я никогда не видела… канализацию Парижа!) и тоже отказывается уладить дело в постели. Единственная мысль, которая утешает ее – что смерть всегда рядом, за углом. Выйдя подышать воздухом, скорбящий Гомес перехватывает Уэнздей с чемоданом и утешает ее трогательным соло о сложности и противоречиях любви. Разговор отца и дочери подслушивает Лукас, и Гомес дает молодежи второй шанс (Ты знаком с моей дочерью? Это Уэнздей. И она лучшее, что могло с тобой произойти… Не облажайся!) Лукас заявляет, что готов умереть ради Уэнздей, девушка требует доказательств. Все необходимое под рукой – арбалет и яблоко. После бурного объяснения Лукас приходит в раж и завязывает Уэнздей глаза. Болт благополучно попадает в яблоко.  Под чутким руководством мудрого дяди Фестера Мел Байнеке вспоминает молодость и заново признается в любви собственной жене. Дядя Фестер с подтанцовкой духов исполняет прочувствованный номер – он тоже влюблен, но избранница его далеко, это луна. Впрочем, судя по всему, луна вполне отвечает ему взаимностью. Итак, все влюбленные пары нашли взаимопонимание, кроме одной. Пока Гомес размышляет, как ему вернуть любовь жены и ищет по путеводителям подходящий отель в Париже (ни окон, ни полотенец, ни персонала!), Мортиша собирает вещи и уходит из дома. Гомес перехватывает ее на остановке такси и напоминает, как двадцать пять лет назад, когда они собрались пожениться, она тоже хотела скрыть этот факт от своей матери. История повторяется. Гомес выиграл спор, и Мортиша должна ему танец – это все, что он попросил у нее. Мортиша закатывает подол черного платья (Ми амор! Создание, полное постоянных сюрпризов! У тебя есть ноги!!!), и далее следует горячее танго де амор, а после – всеобщее примирение и проводы дяди Фестера, решившего тоже сделать решительный шаг в своей истории любви (Маленький шаг для меня, большой шаг для… луны!), и отправляющегося в космическое путешествие. Даже покрытый шерстью кузен Итт за компанию сочетается браком с кисточкой от портьеры. 

В пересказе сюжет, вероятно, представляется бредовым, впрочем, ничего другого и не приходится ждать от семейки Аддамс. А на деле, эта история оставляет какое-то очень приятное впечатление. Да, Аддамсы коллекционируют орудия пыток, украшают свой дом черепами, склонны к садо-мазохизму и жесточайшему цинизму, однако, прежде всего это семья, в которой царит полное взаимопонимание, члены которой – живые и мертвые – по-своему мудры, неизменно остроумны и неизменно доброжелательны друг к другу и готовы прийти на помощь.  И готовы научить других тому, что самое главное и единственное, о чем стоит говорить, это любовь – любовь и понимание между супругами, между родителями и детьми, между всеми членами семьи. И не помешает еще готовность шагнуть навстречу неведомому. Все, что просит Гомес в благодарность у счастливых Байнеке, вновь обретших друг друга – это рассказать свою историю другим (Нет ничего действеннее сарафанного радио!). 

Немецкая версия оказалась, к моей радости, калькой именно с нэшнл-туровской, во всяком случае, в ее основу лег перевод либретто этой версии. Перевод в целом оказался даже слишком точен, так как некоторые шутки лучше всего воспринимаются на английском языке, но в некоторых случаях фрагменты текста все-таки заменили ради наилучшего восприятия или политкорректности, а также добавили чисто заарлендские фишки, которые, наверно, будут удалены в следующем прогоне мюзикла в Бремене.

В чем не приходилось сомневаться, выбрав версию, наиболее далекую, собственно, от традиций  семейки Аддамс, немцы сделали ее намного готишнее, макабристее. Все-таки у европейцев больше понятия о готике, чем у американцев, по крайней мере, насколько это касается мюзикла. Не зря же на Бродвее хронически проваливаются шоу о вампирах… Если в американском варианты Аддамсы производили впечатление людей веселых и эксцентричных, ну ладно, со своими тараканами, то мерцигское семейство производит по-настоящему жуткое впечатление, как и сам их дом. Декорации очень хороши для походной палаточной постановки – увитые плющом колонны, перевозимые с места на место части дома. Театр специально разыскивал для постановки старую мебель – не антикварную, а именно старую, видавшую виды. Ив результате дом Аддамсов производит впечатление дома заброшенного, давно покинутого обитателями, с облезлыми обоями, покосившимися портретами, пропыленными покрывалами, шаткой лестницей, хищно щерящейся торчащими концами металлических прутьев, декором тут и там в виде черепов и человеческих костей. На сцене присутствует кровь - немцев не смущает приводить детей на семейный мюзикл, где отрывают головку птичке, давят каблуком крысу и скармливают растению-убийце, а девушка приносит на обед пробитого стрелой белого кролика, с залитой кровью шерсткой (Умница! Где ты его подстрелила? – В зоосаде). Цветовое решение – сочетание холодных оттенков зеленого и фиолетового. Те же мертвенные цвета присутствуют и в облике жителей этого дома, зеленоватый оттенок имеет грим на лицах, серо-фиолетово-черные фигуры контрастируют с традиционно белыми костюмами «предков». Предки представляют собой фигуры из разных эпох и народов. Находясь в столовой, предки держат картинные рамы, намекая, что наблюдают (по традиции многих готишных сюжетов) за потомками с портретов. И, кстати, с предками был связан один любопытный момент.  В немецкоязычном мюзикле не бывает более-менее равноценных актерских составов, там практикуются постоянные передвижки внутри каста, так что почти все актеры, кроме ведущих, исполняют по несколько ролей. Если кто-то из главных героев выбывает, его заменяет подходящий по типу актер из второго по значимости эшелона, на его место перемещают кого-то из «кордебалета», а в самом низу иерархии находятся свинги, которыми затыкают какие придется дыры. В данном случае у главных героев – Гомеса и Мортиши замен не предполагалось, с остальными было все как обычно. В одном из шоу, которые я посмотрела,  отсутствовала миссис Байнеке, ее заменила актриса, изображавшая даму XVIII века из предков, которой по ходу дела дядя Фестер отрывает голову. У заменяющей актрисы было желтое платье, как и должно быть по сюжету, но другого покроя, нежели у первосоставной, а в качестве предка на ее месте выступала девчушка (или это был юноша) в роковом прикиде. Голову ей благополучно оторвали, так что головка с соответствующими чертами лица была на этот случай заготовлена. Потом уже я сообразила, что этот актер или актриса – свинг, который благодаря костюму унисекс, может заменить любого из предков, и мужчину, и женщину. Любопытно, что здесь у каверов свои собственные костюмы и образы.

В этой версии присутствует растение-хищник, которое исчезло в версии тура, и молния («Карина мия, я никогда ничего не скрывал от тебя, и пусть молния поразит меня на этом самом месте, если я что-то скрываю от тебя сейчас! – Гомес – нечистая совесть и хорошая реакция – отскакивает в сторону, и в место, где он только что стоял, ударяет молния, зрительницы в зале взвизгивают, из клубов зеленого дыма поднимается трогательное дымное колечко и медленно уходит на колосники, провожаемое всеми взглядами в зале и на сцене). Еще мне понравилось, что в этой версии Гомес, устраивая потенциальному зятю суровый допрос, внимательно осматривает обручальное кольцо, которое тот подарил Уэнздей, в лупу. Зато на порядочного монстра под кроваткой Пагзли средств не хватило, высунулись оттуда две короткие лапки и вяло помахали. 

Во всем этом декадансном антураже члены семейства производят соответствующее впечатление – мрачноватый и жестокий по сравнению со своим американским коллегой дядюшка Фестер (вспомнить оторванную голову), мудрая старая ведьма бабушка с лицом усеянным темными бородавками, маленький монстр Пагзли с болезненно запавшими глазами и украшенной черепами пижамой (Отчего ты не спишь, тараканчик мой? – Не могу. В шкафу не прячется чудовище. – Я уверена, оно спряталось где-то в комнате. Ну, закрой же глазки, мой маленокий паразитик, а то чудовище не придет и не съест тебя). Ростом Пагзли, правда, почти не уступал Крёгеру, и голос у него был слишком низкий. Тем не менее, как у несовершеннолетнего актера, у него имелась замена, мальчуган помельче, явно с меньшим актерским опытом, но просто очень милый паренек (особенно, когда доставал из кармана сигару и внушительно пускал облачка дыма). Этот мальчик играл и на дерньере – заключительном представлении, так как первосоставный Пагзли накануне получил травму и оказался в больнице. Обидно, конечно, за ребенка.

Помимо Крёгера, в шоу участвовала еще одна звезда не меньшей значимости – Итан Фриман, в роли Мэла Байнеке. Видимо, оба перекочевали сюда логически из предыдущей работы Гергена – «Визита старой дамы», поэтому наблюдая абсурдный «мужской» разговор между «отцами», пока Гомес усаживал Байнеке на кресло из запасов испанской инквизиции (мужчине надо иметь хобби, кто играет в карты, кто в гольф, а я... коллекционирую инструменты убеждения), я не могла отделаться от образов Альфреда Илля и Учителя и не могла не восхищаться тем, насколько далеки их нынешние герои от той истории. Разве что, на мой взгляд, Фриман слишком интеллигентен для среднестатистического американца из глубинки (Посмотрели мы на ваш Нью-Йоркский стиль, теперь возвращаемся в настоящую Америку!). Впрочем, те же претензии прежде предъявляли Уве касательно «Визита», мол, он больше похож на университетского профессора, чем на провинциального лавочника, а в Хэйрспрее у него американская прачка принялась сыпать французскими фразочками – привнес свое в роль, что называется.  Это, конечно, неправильно, но от таких «ляпов» актеры как-то только… симпатичнее :)

Уэнздей и Лукаса играли молодые, активно растущие звездочки – Яна Стелли и Доминик Хеес. По фотографиям Яна показалась мне полноватой для роли Уэнздей, однако девочка была великолепна, одна из крупнейших удач этого каста. Мрачный взгляд исподлобья, потрясающе точные интонации. Паричок в виде черных девчоночьих косичек – реверанс оригиналу, до которого в Америке не додумались. А еще за счет плотного сложения и крупных черт лица (не говоря уже о ямочках на щеках) она внешне чем-то неопределенно похожа на Крёгера, то есть действительно можно представить, что она его дочь.

Роль Мортиши доверили супруге руководителя Цельтпаласта Эдде Петри. Эдда – женщина внушительная, очень высокая и худая, что подчеркивало традиционное черное платье в пол с декольте «отсюда аж до Венесуэлы» и длинные гладкие черные волосы.  Хрипловатый низкий голос, властные манеры подчеркивали готишность образа, однако чего-то мне в ее подходе не хватило. Любви к семье. Ее Мортиша – решительный капитан этого безумного корабля, уверенной рукой ведущий свой экипаж в самые опасные водовороты, не терпя возражений и неподчинения. Да, в мюзикловой версии истории Мортиша – признанная всеми глава семьи, и Гомес у нее на коротком поводке, но в ней должно ощущаться и внимание к другим, а не только готовность вцепиться когтями в плечо (И если через двадцать пят лет брака ты не можешь сделать для меня…) или разразиться слезами. В общем, мерцигская Мортиша хороша с точки зрения стиля, духа, буквы, но химии между ней и партнером мне не хватило.

Зато визуально они воспринимались совершенно карикатурно, как в оригинальном комиксе – Мортиша высокая и худая, Гомес маленький и квадратный (как выразился сам Уве в одном интервью: «Не пугайтесь, я выгляжу, как округлевший Кларк Гэйбл»). Очень непривычно было видеть Уве на низких каблуках, впервые со времен Наполеона его рост был преимуществом, на котором стоило играть. На образ работал и широкий пиджак Гомеса, и походка слегка враскачку, уперев руки в бедра, и сама непропорциональная фигура Крёгера и довольно нестандартные черты лица.  Мне понравилось и то, что его не стали делать жгучим брюнетом, парик у него был черный с проседью и оттого выглядел на нем естественно.

Роль Гомеса объемна, собственно именно этот персонаж тянет на себе весь спектакль – пять соло (хотя два небольшие) и дуэт, не считая общих номеров, много танцевальных эпизодов. После Силлза к Гомесу Крёгера нужно было привыкнуть, так как герой Силлза представляется мне тоньше в смысле юмора и аристократичнее, однако привыкнув, я осознала, что в Крёгере куда больше именно от пылкого испанца, каким должен быть Гомес, с его потрясающей пластикой, порывистыми движениями, гиперэмоциональностью, готовностью в любой миг или начать танцевать или разразиться рыданиями, плюс роскошный испанский акцент (на последерньерной вечеринке я сказала ему, в каком я восторге от его немецко-испанского прононса, ответом на что был мгновенно обрушенный на меня поток сознания голосом Гомеса, пока я давилась от смеха, завершившийся указанием на пробегавшего мимо «Пагзли» и пояснением: «А это мой сын!»).

Отдельной темой была хореография – этот мюзикл насыщен танцевальными сценами, а смотреть на танцующего Уве я могла бы сутками напролет. Хотя он и не претендует на профессионализм в этом плане, но одна моя знакомая заметила, что «у него в танце задействованы мышцы, которые у остальных обычно остаются неподвижными». Только от «танго де амор», кульминационного номера всего спектакля, да еще и чисто танцевального, я ждала большего – в Америке, во всяком случае, в версии тура, его хореография куда сложнее. Зато красная рубашка Гомеса придавала танцу подчеркнуто испанский колорит. 

Наиболее же сильное впечатление на меня произвела сцена объяснения отца и дочери (вполне ожидаемо, впрочем). Уве как актеру, ориентированному все-таки больше на драму, и в комедии особенно хорошо удаются именно элементы драмы. Это очень нежная, сентиментальная сцена, однако в американской версии сама песня «Happy/Sad» меня особо не цепляла, здесь же я не могу от нее отвязаться. Может быть, дело в более драматичном немецком тексте, а может быть, эти слова приобретают большую силу воздействия именно в устах карикатурного нескладного Гомеса, только что почти потерявшего жену и готового расстаться с дочерью (ты стоишь передо мной, дитя мое, я вижу, что ты такая взрослая. И оттого я счастлив, и в то же время мне больно). И неподдельной искренностью были проникнуты и отеческий поцелуй в макушку, и дорожки слез на щеках девушки. Вот тут «химия» была, «химия» другого рода, но очень правильная «химия».

Особенно эффектным было, разумеется, заключительное представление. Здесь не было принято хохмить на сцене (отчего дерньеры в больших театрах иногда превращаются в такой большой междусобойчик, и случайно попавший сюда в первый раз зритель никак не получит правильного представления о спектакле), зато заметно было, как актеры стремились проявить себя в самой полной мере и, как волновались они, тоже было очень заметно. Лукас перепутал будущую профессию, Гомес забыл вовремя с интересом посмотреть на Лёрча, когда Байнеке обозвал его зомби, дядя Фестер ухитрился запустить в публику футбольным мячом… Пока мяч вызволяли, Уве красноречивым жестом вытирал платком Мортиши лоб, впрочем, видно было, что весь его пиджак был насквозь мокрым от пота. А во время танго де амор Гомес вручает Мортише живую розу и, зная, что она не терпит розовых бутонов (ибо главное в розах – шипы!), Гомес резким движением срывает с цветка и отбрасывает лепестки, они весело планируют на публику. На дерньере же Уве так рванул розу, что оторвал весь бутон целиком, и он шмякнулся красной лужицей в проход.

Но и публика на дерньере съехалась правильно настроенная и активная. Впрочем, в этом необычном театре вообще созданы особые условия контакта между публикой и сценой. Здесь нет традиционного выхода для актеров, выход из театральной палатки один – через буфет, и только логично после представления задержаться там и выпить бокал, переваривая впечатления, особенно при наличии хорошей компании – это правило распространяется на всех, и зрителей, и актеров. Тем более, если это было завершающее сезон представление – все желающие отмечают вместе, все обсуждают увиденное и чувствуют себя одним целым.

Но хайлайтом поездки для меня стал подарок, который мне устроили мои знакомые из Мерцига, - мне доверили вручать герою вечера букет белых роз от благодарной общественности. Судя по выражению лица, герой был в некотором шоке от размеров благодарности – букет я несла двумя руками, обнимая, как младенца, одной я бы его ни обхватить, ни удержать не могла.  А потом я решила познакомиться с Итаном Фриманом, и оказалось, что он меня уже знает :) 

Когда я говорю кому-нибудь даже из немецких знакомых, что была в Мерциге, меня осторожно спрашивают, что это такое. Теперь я хорошо знаю, что это такое, и могу сказать, что другого театра с настолько товарищеской атмосферой я не видела. И если будет повод, непременно поеду туда снова. Да и места там замечательной красоты...

.