По выходным, идя по пешеходному переходу через Университетскую набережную с Дворцового моста на стрелку Васильевского, всегда видишь на тротуаре более-менее длинную очередь, выстроившуюся вдоль стены здания, некогда служившего пакгаузом Биржи. За скромной небольшой дверью посетителей ожидают необъятные пространства и несметные множества застывших в стеклянных витринах тварей земных.
Зоологический музей в Санкт-Петербурге был основан в первой половине XIX века, однако некоторые его экспонаты помнят еще Петра I и его знаменитую Кунсткамеру.
У меня же это был любимый музей в детстве, когда я искренне намеревалась избрать профессию зоолога (большое спасибо классной руководительнице, вовремя свернувшей меня с этого пути – не моя это стезя). Немало упоительных часов (в т. ч. и с альбомом для рисования) было проведено на бесконечном маршруте от играющих у норы лисят к застывшему в прыжке тушканчику, а потом – мимо бесконечных рядов разнообразных птиц к дерущимся по весне оленям, притаившимся в тропических зарослях дымчатым леопардам, рычащему в скалах ирбису…
Когда мне было лет восемь-десять, бабушке, даме более чем далекой от зоологии, было поручено осчастливить ребенка на каникулах, и ей пришлось привезти меня в музей и ходить следом за мной от витрины к витрине. Выйдя наконец из музея, она глубоко вздохнула и сказала с искренним изумлением: «Вот уж не знала, что на свете столько зверья! Но лучше всего эти твои… ШТуканчики!»
В прошлый раз я была в этом музее лет пятнадцать назад, и впечатление от того посещения осталось какое-то… тусклое. Ибо тусклыми и невзрачными казались взгляду взрослого человека звери-птицы-рыбы, вызывавшие в детстве такой восторг. В детстве ты видишь в диорамах то, что тебе хотели показать – картины жизни, яркой и подвижной. Взрослым же ты видишь… трупы. Выцветшие чучела со стеклянными глазами, не всегда удачно исполненные. Примерно того же я ожидала и сейчас, волей случая оказавшись в этом застывшем во времени уголке пространства снова. Однако было удивительно приятно. Может быть, оттого что теперь я смотрела на все это глазами историка, привыкшего иметь дело со стариной. Может быть, оттого что с самого первого моего посещения музея в нем совершенно ничего не изменилось, и многие звери встречали меня как старые, надежные друзья – парящий над вытянутым нефом первого зала скелет кита, скромно приютившийся в уголке витрины додо, знаменитый мамонт с оторванным хоботом.
Мы поступили более чем разумно, сразу поднявшись на второй этаж к экспозиции насекомых, так как, умотавшись по нижним залам, до них обычно уже не добираешься, и могли полюбоваться с высоты перспективой первого зала и кита.
Впервые в жизни я обратила внимание на имена ученых-естествоиспытателей, написанные на колоннах зала – снизу их не замечаешь.
Посмотрев на летящие и лезущие по веткам скелетики, один посетитель заметил, проходя мимо: «Не кормили…»
Ирбис – самое родное и близкое библиографу животное: так называется библиотечно-информационная система. И чего ради он на меня рычит, спрашивается?
Всем смотреть в объектив – сейчас вылетит птичка!
Один экспонат ухитрились показать два раза. В первом случае – окаменевший мамонтенок, во втором – оттаявшая от него шерсть, налепленная на муляж.
Да, можно сказать, что подобные экспозиции насмерть устарели, и музей следует модернизировать, но мне нравится в нем именно это – законсервированный в витринах и диорамах, в выцветших перьях и ветхих шкурах дух времени, история науки, ее молодость, которую никак не передадут сенсорные экраны и тридешная мультипликация, и увидеть которую можно только, заглянув в вытаращенные стеклянные глаза, помнящие мир совершенно иным…
No comments:
Post a Comment