LIEBE ENDET NIE

Liebe endet nie, "Любовь не умирает", эту банальнейшую сентенцию провозглашают в нынешнем сезоне со сцены театра Ронахер в Вене Пия Даус и Уве Крёгер, две суперзвезды немецкоязычного мюзикла, собственно, две суперзвезды, стоящие у истоков национального немецкоязычного мюзикла, и теперь – через двадцать два года – снова встретившиеся в спектакле в городе, где они завоевали свой звездный статус. И звучит эта затасканная фраза отнюдь не банально, как и прочие подобные сентенции вроде «Дружбы на всю жизнь», приобретшие в великолепном новом мюзикле «Визит старой дамы» по знаменитой пьесе Фридриха Дюрренматта некий цинично-извращенный смысл.

Очень яркий (несмотря на нарочно скупую колористику), невероятно насыщенный эмоционально, сатиричный и безжалостно циничный одновременно мюзикл-триллер, как его охарактеризовали создатели  (музыка Морица Шнайдера и Майкла Рида, либретто Христиана Штруппека), был впервые поставлен замечательным немецким режиссером Андреасом Гергеном прошлым летом на одной из озерных сцен Швейцарии с великолепным актерским составом. Но, благодаря тому, что Христиан Штруппек – автор сценария мюзикла, превративший черный фарс в беспощадно серьезную драму о любви, неизлечимой боли и неспособности простить, об упущенных возможностях и фашистской жестокости масс, является ныне интендантом ФауБдубльВ, можно было не сомневаться, что с продуваемой ветром и заливаемого дождями альпийского озера «Дама» вскорости переместится на столичную сцену со всеми техническими и финансовыми возможностями большого театра, благодаря которым мюзикл  получил совершенно новую силу и красоту.

Прилетев, как на крыльях, из театра в номер отеля, я сказала себе, что это было лучшее шоу, из всех, что я видела вживую за всю жизнь. И возможно, для меня это именно так. В Вене у Гергена и Штруппека получилось одно из тех абсолютно самодостаточных грандиозных шоу, в которых все элементы до мельчайших деталей подобраны идеально точно для достижения требуемого эффекта. Бравурная музыка, напряженный сюжет, множество вкусных мелочей, на которых можно зависать и думать, что тут хотели сказать, как оно все могло повернуться…  По крайней мере, именно таким было мое первое впечатление от спектакля, и может быть, именно потому, что это была уже вторая просмотренная мной постановка.

О том, что изменилось в мюзикле в сравнении с оригинальной пьесой, я уже писала в статье о Туне, напомню только основную мысль: схематичные в оригинале образы приобрели здесь имена, бэкграунд, определенные взаимоотношения с главным героем, что сделало всю историю заметно драматичнее, реалистичнее и потому – страшнее.

А теперь перейдем к тому, что изменилось в сравнении с Туном. В первую очередь, конечно роскошные декорации. После раздолбанного поля для игры в «Монополию», покрытого водой, и силуэтов домов из железных труб – узкие, высокие, средневековые дома, какие видишь в каждом альтштадте Центральной Европы, танцующие на вращающейся сцене, образуя улицы, обшарпанная контора полицмайстера, плавный изгиб очередной роскошной лестницы, послужившей местом казни,  гигантская золотая фигура богини Правосудия, реалистичный поезд, жестяной занавес, намекающий на славное металлургическое прошлое Гюллена, жестяной лес, пронизанный лучами солнца, либо наполненный туманной мглой…

От Туна Вене достались резиновые сапоги, символизирующие нищету Гюллена и постепенное опускание «на дно». Я с сомнением ожидала мощного танцевального номера «Чудовищно!» – реакции города на предложение Клер – где предполагались цветные вечерние платья и топание по воде, однако с новыми платьями в одинаково серых тонах и коротким передом сапоги вовсе не выглядели инородными элементом.

Добавились некоторые новые сюжетные ходы, новые мелочи и идеи, делающие общую картину более полной. Добавился целый номер, в котором городские власти обсуждают предложение Клер на следующий день после банкета – зло во имя общего блага, и как же надоела нищета, и наконец-то удалось бы обновить сортир на вокзале (реверанс оригинальной пьесе), и вообще, у нас демократия, с общим выводом – забудем об этом!

За отсутствием выступа сцены, где в Туне демонстрировались юные Альфред и Клер, воплощенные воспоминания находятся в непосредственном контакте с собой нынешними.  Неверящий взгляд юной Клери в глаза нынешнему Альфреду, и через тридцать лет неспособному понять, что он с ней сделал, и воображающему, что может отделаться раздраженным «Ну прости!». Нынешняя Клер тянет руку к прежней себе – девчонке в окровавленной рубашке, покинутой и осужденной всем миром и ставшей шлюхой – под надсадный вопль: «Мир принадлежит мне!»

Номер «Друзья на всю жизнь» - дуэт Альфреда Илля и полицмайстера - превратился в квартет, так как на переднем плане снова действуют воспоминания – юный Альфред падает на колени, одолеваемый эмоциями, и юный полицейский Герхард, только что солгавший ради лучшего друга на суде, утешает его, заверяя в вечной дружбе и словно бы поддерживая на пути предательства. Это не попытка оправдать главного героя, это способ показать истинную цену этой «дружбы».  И теперь Герхард успокаивает Альфреда, и тот расслабляется: «Хорошо в такой час иметь настоящего друга!», еще не зная, что через несколько дней этот самый друг принесет ему пистолет с дружеским профессиональным советом стрелять в рот. Впрочем, Альфред успокаивается ненадолго: начинается охота на черную пантеру – прямой намек на тридцатые годы, когда город превращается в скопище фашистов в защитной форме и противогазах. Когда Альфред стремительно проносится через авансцену, о жестяной занавес хлопают выстрелы, высекая искры – потрясающее впечатление, если сидишь в первом ряду.
Кстати, очень мне понравилось, как были подобраны актеры для "молодых" Альфреда и Герхарда (правда, в случае Альфреда, это оказался второй состав, но неважно, на всех просмотрах мюзикла и в Туне и в Вене я видела именно этого парня). Оба молодых актера не то, чтобы похожи на поврослевших "себя", но у обоих есть какие-то наиболее яркие черты внешности, подобные тем, чью юную ипостась они изображают: у молодого "Герхарда" - характерной формы нос, как у Норберта Ламлы, у молодого "Альфреда" - прямые брови и тяжелый подбородок, как у Крёгера. 

Похороны пантеры превращаются в дикий фарс, когда весь город, демонстрируя лояльность миллиардерше, подходит к трупу, ставит свечи и прощается с ним с молитвами и рыданиями, но на сцену врывается Илль , разгоняет это безобразие: «Это меня вы хороните!», и подхватив чье-то ружье, отправляется к Клер в готовности использовать последнее средство.  Выяснение отношение превращается в бурный квартет «Шторм любви»,  чувство, укрытое под ненавистью и равнодушием тридцать лет, пробуждается вновь, и на этом можно было бы устроить хэппи-энд, но Илль делает уже не первую по сюжету тактическую ошибку: завершив песню, он как нечто само собой разумеющееся спрашивает: «Так ты прощаешь меня?», закономерно получив в ответ полное ненависти «Никогда!»  И Альфред бросается собирать чемоданы – а на стене лавки его встречает напыленное золотой молодежью «Kill Ill».

Сцена на вокзале – одна из самых мощных в этой версии. С улыбками и пожеланиями доброго пути все население города теснит Илля на самый край платформы, делая его опасения «Кто-нибудь из вас столкнет меня на рельсы!» вполне обоснованным. Отступая все дальше, Альфред на самом деле срывается с платформы и сжимается в комок под свист и грохот прибывающего состава, падает он в безопасное место, дальше остановки локомотива, но пережитый ужас лишает его способности к дальнейшим действиям. Уверившись, что жертва никуда не денется, население города расходится, сцена проворачивается, унося Илля, скорчившегося на краю платформы словно бы в приступе рвоты.

И завораживающе красиво выглядит момент, когда Илль, исполняя свое единственное соло «Я победил страх», выбегает из лавки навстречу повороту сцены, декорация, которую мы только что видели «с интерьера», оборачивается к нам фасадом, и Илль стоит на широкой площади между лавкой и высокими старинными домами, на фоне мертвых фабричных сооружений. Очень люблю такие моменты – как поворот баррикады в «Отверженных»,  с движением навстречу, картинка сама по себе захватывает, словно в хорошо снятом фильме.

По ходу спектакля возникает множество смешных моментов, однако венская публика смеялась мало,  меньше, чем в Туне. Настолько весь зал дышит в один тон с главными героями. В чем, разумеется, огромная заслуга идеально сыгранной сценической пары. И – в данном случае – несомненно, огромная заслуга Уве Крёгера, так как, по крайней мере, по моим впечатлениям, это было его и только его шоу. Что любопытно, в Туне на меня куда большее впечатление произвела Пия, от Уве я получила на сто процентов то, что и ожидала, без сюрпризов. Я ловила себя на том, что, конечно, сочувствую Альфреду, однако стою, скорее, на стороне Клер – настолько привлекательным стал этот образ в мюзикловой интерпретации, настолько острой и явной была ее боль. В Вене же я была просто раздавлена игрой Крёгера, его мощнейшим свойством Bühnenpräsenz – присутствия на сцене, и это было особенно значительно, учитывая, что он впервые вернулся на родную сцену VBW после нескольких лет в провинциальных театрах и на летних палаточно-озерных сценах. Он вернулся в город, где двадцать два года назад совершил революцию в немецкоязычном мюзикле, где четыре года назад для него были закрыты все большие театры. И у меня впервые возникло стойкое ощущение, что карьера Крёгера действительно обрела второе дыхание. Надолго ли – кто знает? Но сейчас он снова  – насколько это для него возможно – в голосе, в ударе, и публика, затаив дыхание и стиснув зубы, преданно следует за его героем к неизбежному циничному финалу.

Любовь не умирает, признают Альфред и Клер в совершенно голливудского духа изящной диспозиции, она на стволе поваленного жестяного дерева, он у ее ног, оба смотрят вперед и вверх, в некое (вряд ли светлое) будущее, или скорее, прошлое. Но это не счастливый конец, это прощание, когда уже испробованы все средства и получены все ответы. Альфред уходит, тихо, не прощаясь, на голосование, которое должно решить его судьбу, впрочем, судьба эта ясна – после того, как его предали собственные отпрыски.

Клер не сразу замечает, что он ушел, и кажется – обернись она чуть раньше и остановила бы. Она мечется, сама не зная, чего хочет, и решает, что он сделал выбор за них обоих. Или она, как и сам Альфред, не ожидала, что все произойдет так быстро…

Дыхание перехватывает, когда нелегко обретенные храбрость и достоинство в последний момент изменяют Альфреду, и он, дрожа и едва не плача, лепечет: « Прямо сейчас? Я  думал,  лучше, если это произойдет дома…»  Рявканье бургомайстера: «Иди уже, швайн!», совершенно неуместное обещание священника «Я буду молиться за тебя»,  которое вновь пробуждает в Альфреде гнев, давший ему силу сделать последние шаги – «Молитесь за Гюллен!» - под ненавидящий вой и словесные помои со всех сторон.

И само убийство поставлено более брутально, нежели было задумано в оригинале. В Туне этот эпизод был решен более позитивно, если можно так выразиться (словечко, которое не раз звучит по ходу пьесы): толпа плотно обступает Альфреда, скрыв от наших глаз, а Клер на скамье в лесу видит, как к молодым Клери и Альфреду в их реальности воспоминаний подбегает девочка – их нерожденная дочь, воскрешенная в небытьи тем, что Альфред признал ее и своей смертью искупил вину.

В Вене толпа не просто стоит вокруг – нам показывает, что все население города наносит удары, включая его собственную семью (это уже, все-таки перебор, хотя можно и так подумать – а какие дети должны быть у человека, ради денег предавшего свою единственную любовь? Что породил, то и выросло…)  А между тем звучит лиричная тема воспоминаний, молодые влюбленные выходят на передний план и садятся на край оркестровой ямы.  Мне показалось, что это сознание Альфреда цепляется за лучшее, что было в его жизни, чтобы абстрагироваться от происходящего сейчас. Впрочем, девочка тоже может иметь место быть, и здесь, она, на мой взгляд, лишняя. Совсем маленькая девочка в распоряжении Ронахера только одна, она работает не каждый вечер и появляется (если появляется) во время последнего дуэта (типа он ее признал, вот она и явилась), но, на мой взгляд, слишком слащавой это делает сцену. И в конце она сидит с «родителями» на краю сцены, нарушая мою красиво-психологичную мысль…

Клер отдает бургомайстеру чек, заклеймив город именем убийц, и покидает Гюллен, пока под ядовитый блеск вывесок кредитного банка, суши и сексшопа счастливое население тянет жадные руки к неправедному богатству…

Одно жаль – «Визит» пробудет в Ронахере только до конца нынешнего сезона, и дальнейшая его судьба пока неизвестна, хотя участники полны энтузиазма. 

Вот еще немного фанарта (кукла размером примерно 10 х 15 см): 

P.S. Собственно, основной целью моей поездки была встреча IUKC – Международного клуба Уве Крёгера, при одном из последних в сезоне представлений «La Cage aux Folles» в Зальцбурге. Встреча прошла довольно скромно, поскольку год назад, когда назначали дату на 8 марта (в Германии оно тоже отмечается, но без статуса государственного праздника), никто не знал, что у Крёгера будет три ангажемента одновременно, в разных концах страны; накануне и сразу после встречи были выступления в Вене, Уве смертельно устал и был не расположен танцевать и развлекать народ ночь напролет, хотя сделал все что было в его силах - как и всегда. Зато перед встречей на этот раз нам провели увлекательную и неожиданно насыщенную экскурсию по театру. Вел ее Хайо Эркслебен, он занимается тем, что составляет программу Ландестеатра, человек замечательно остроумный и превосходный рассказчик. Характерный момент: «С любого места в этом зале хороший обзор… Ну, вот кроме этих, мы их обычно не продаем. Только если речь не идет о «Звуках музыки» и «La Cage aux Folles», тогда приходится продавать хоть по три евро, так как люди умоляют, пусть не видно, лишь бы там быть!» О чем-то говорит, а? До появления в Ландестеатре Гергена и Крёгера, аншлагов там не знали…

Встречи обычно бывают тематическими, и членам клуба полагалось явиться в разноцветных боа из перьев, указанию, к счастью, последовали далеко не все, однако и этого хватило: еще на следующий день на улицах Зальцбурга попадались выпавшие перья, а театр вообще выглядел так, словно в нем потрошили целую птицефабрику…  Шоу прошло блестяще, однако по-прежнему самым сильным впечатлением остается «Я есть то, что я есть» - после откровенно хулиганского «представления» кажетток и игры с залом, каждый раз это соло воспринимается как жестокий удар по мозгам, и когда включают свет, хочется резко выдохнуть, как после стопки водки.  Я сидела с краю первого ряда, и Крёгер уходил со сцены прямо надо мной – я забыла аплодировать, и мне даже неловко было на него смотреть, настолько явной была его боль, настолько ощутимой была злость, что он был просто страшен. 

Попутно я заглянула на концерт Яна Амманна  «Мюзикл» в театре Акцент в Вене. Было уже как-то неприлично: слежу за карьерой этого артиста со времен «Людвига» в Фюссене, с 2006 года, когда его еще никто не знал, и до сих пор не видела вживую, хотя теперь он – одно из громких имен на немецкой мюзикловой сцене, с тех пор как прославился в качестве Кролока.  После посещения концерта Борхерта осенью в этом же театре, организованного тем же агентством Люкеты,  где присутствовали только Борхерт и рояль,  я ожидала чего-то настолько же камерного, однако нас ждал полноценный оркестр и квартет исполнителей, включая Андреаса Бибера, одного из ветеранов немецкоязычного мюзикла – первого Рудольфа в «Элизабет».  По части «Яна Петровича», сюрпризов не было: он очень красивый парень, с роскошным голосом, очень мил в общении, совершенно не умеет двигаться и постоянно путает слова в песнях – я и забыла эту его особенность, но он быстро напомнил. Полное отсутствие хореографии особенно ощущалось, когда дело дошло до дуэтов из Элизабет. Но общее впечатление было более чем приятное, и в первую очередь – сплошное наслаждение для слуха.

PPS. Что касается дальнейших планов моего героя, Уве будет продолжать выступать в остальных своих двух ролях. «La Cage aux Folles», чего и следовало ожидать, продлили на следующий сезон, а «Звуки музыки», по всему судя, за три сезона порядком поднадоевшие и театру, и актерам, решили пустить гастролировать в Мюнхен. А в сентябре Уве будет играть в первой немецкой постановке «Семейки Аддамс». Очень люблю этот мюзикл, во всяком случае, его нэшнл-туровскую версию, и как раз недавно думала, что Уве здорово подошла бы роль Гомеса, а на следующий день узнала, что Герген намерен ставить «Семейку Аддамс» в своем родном Мерциге. Мерциг – совсем маленький городишко на границе с Францией, где всего два отеля и театр в палатке, куда я уже один раз не попала, так как не могла купить билет онлайн – в их системе продажи не знают о существовании такой страны как Россия.  Ну что ж, придется постараться. Собственно, благодаря Крёгеру, я уже побывала во многих местах, о существовании которых иначе бы и не знала.  Что поделаешь, Liebe endet nie…